Известная Пассакалия (Юр.Ханон) — различия между версиями

И

так, первое слово прозвучало: «Известная Пассакалия». Но спрашивается, почему и кому же она известная, эта пассакалия? И тут же отвечается (как всегда невпопад): она-то как раз очень мало кому (известная), в отличие, к примеру, от — известной на самом деле пассакалии Генделя... и примкнувшего к нему какого-то Хальворсена (музыковеды в курсе) из сюиты №7, соль минор.^{[комм. 3]} К слову сказать, она очень похожа на заставку к телепередаче «В мире животных», которую (заставку) так любили во времена моего детства играть девочки из соседней музыкальной школы...

  И непременно в четыре руки, разумеется: одна сидит — слева (по левой руке), только бас и аккорды в арпеджиях, и чтоб чёрных клавиш по минимуму, ля минор — ре минор — соль мажор — до мажор — фа мажор — си минор (без фа диеза!) — ми мажор — ля минор, и так далее до бесконечности; а вторая сидит справа и играет мелодию (впрочем, это немногие умели, а вот аккомпанемент в арпеджиях наяривать — все были горазды, с каким-то маниакальным исступлением, и без мелодии, между прочим, прекрасно обходились).
  Впрочем, нынче уже совсем другое дело. В эпоху повальной телевизации и всепроникающего ютуба музыкальное умение & учение решительно потеряло свою изначальную (девичью) сакральность: народные просветители просто и наглядно обучают любого желающего (причём, предлагается не только ля минор, но даже и ре!..)

  И вправду — от такой-то душераздирающей последовательности (минорчик, затем параллельный мажорчик через доминанту, а потом обратно со всеми остановками) отчего-то хочется плакать, переживая заново пять-шесть самых трогательных моментов своей биографии. Затейник Хальворсен, впрочем, не остановился на достижении первоначальной высоты в духе «мира животных», а присочинил к ней целую вариатину на того же Генделя, насытив её такими коленцами (а также дополнительной мажорной тоникой при переходе в минорную субдоминанту — простите, если путано, — я вас сразу предупредила), что потребность плакать подступает ещё сильнее, несмотря на одноимённый мажор в конце пьесы, знаменующий, вероятно, катар-ИК!-сис.^{[комм. 4]} Примерно такой же эффект, чтобы вы понимали, производят произведения типа 24-го каприса маэстро Паганини. Или «Цыганочка» (и чтобы непременно с выходом, заметьте). Или избранные песни контрабандистов. Или даже «Шербурские зонтики», на худой конец.^{[комм. 5]} — Как говорится, допрыгались, докатились, доехали, дошли..., дальше некуда.

  Пожалуй, ради пущей связности материала, ещё припишем (ну кто ж нам запретит!.., в самом деле) всему этому пёстрому собранию некую объединяющую сверх’идею — в данном случае, разумеется, это будет путь, дорога, шествие, — ибо искомая пассакалия, преданная нам энциклопедическим музыкальным словарём, и означает в переводе обратное шествие гостей из гостей; как следствие, «мир животных» в анамнезе — это «La Peregrinación» (точнее говоря, «странствие» Хосе с Марией по ледяным пампасам, поскольку изначальная прописка у них была в г.Вифлееме, а родить нельзя погодить, ну и так далее по тексту, композитор Рамирес (Аргентина), слова Ф.Луна (про местные пампасы), оле-оле, 1964);^{[комм. 6]} про Паганини (чья пассакалия при жизни и после смерти известна),^{[комм. 7]} про цыган и контрабандистов — и объяснять ничего не надо. Правда, зонтики здесь как будто не при делах — ну да и бог с ними.^{[комм. 8]}

Экспромтом, продолжим наш маленький экспромт..., — и если уж резвиться совсем безоглядно, то предстанут перед воспалённым мысленным взором и шествие гномов, и последний поход мышевидных грызунов за злодеем с дудочкой, и комсомольцы, которые во все годы советской власти упрямо уходили на гражданскую войну, и он-уехал-он-уехал, — да эдак вообще можно пришить к делу любое перемещение из точки А в точку Б!, не исключая занимательной геометрии и географии Перельмана,^[3] и вообще любое произведение, которое разворачивается во времени, не говоря уже — о пространстве! Или всякую живопись, так или иначе изображающую, как некто (имярек) выворачивается или изворачивается во времени. Или книгу, толстую, — вот «Войну и мир» прочитал два кирпича — и чем не пассакалия...,^[4] уф! Не-е-ет, пожалуй, больше не будем так резвиться.

  Да ведь и на рiдной (этнографической) почве тоже регулярно случаются пассакальи — «тоже», в смысле, по утилитарной функции или в рамках конкретной ситуации: прежде всего, конечно, это будут провожальные песни, когда необходимо поскорее отправить поднадоевших гостей к выходу. Мол, не пора ли вам, дорогие, до дому до хаты, — выметаться, валить, скатертью дорожка, засиделись, марш-марш, кыш-кыш:

  И тут особенно уместно было бы припомнить ещё одну известную пассакалью, приписываемую сеньору Стефано Ланди (ок.1587-1639),^{[комм. 9]} — она как раз про это: в путь-дороженьку, засиделись, зажрались, зажились, гости дорогие (прежде всего, гости в смысле всей этой жизни). А потому и называется она ещё так, напрямую — Passacaglia della vita,^{[комм. 10]} а какая уж там «вита» — одному богу ведомо: в любом случае, вита-то бревис (в отличие от той же мессы, например), будь ты хоть князь, хоть грязь, здоровый, больной, молодой или старый. Бизонья морире, — с удивительной настойчивостью повторяется в тексте, — значит, все помрём, все там будем. И тут уж всё предельно серьёзно: никакого параллельного мажорчика, только скачок вниз из стартового минора в другой минор на пятой ступени, и так настойчиво повторяется в музыке. К чему бы ни возводили текст — к поэзии ли вагантов, или к подписям под «Плясками смерти» — нам это лыко однозначно в строку: шествие, странствие, «по разным странам я бродил» (с сурком или без) — в таком важном деле всё сгодится, всё пойдёт в ход.^[6]

  ...идём дальше..., не ускоряя шага (по возможности). Вероятно, ради полноты освещения вопроса мы ещё должны были бы перечесть и учесть все (до единой) пассакальи/чаконы Куперена Ф. (велiкого) и до кучи ещё Л. (менее велiкого), поскольку в «Смутных пьесах неясного происхождения» герра Ханона, к числу каковых, несомненно, принадлежит «Известная Пассакалия» (№9),^{[комм. 11]} имеется весьма подозрительная часть под названием «Падающие ветряные мельницы» (№17),^{[комм. 12]} и в комплект к ней — «Подношение Куперену» (№6) (и ещё, между делом, какому-то странному Куперу). А мы, наученные горьким опытом, уже знаем наверное, что у означенного Куперена Ф. имеется своя более чем известная... и даже более чем популярная пьеса «Маленькие ветряные мельницы»..., которые (которую) тоже никак нельзя сбрасывать со счёта. И ещё, наверное, очень много чего надо учесть, но, пользуясь всеми преимуществами и недостатками выбранного жанра, делать мы этого не будем, ибо... — Ибо (как говорил Остап) так можно досвязывать всё со всем — а оно уже давным-давно связано и без нашего, как грится, скоромного участия.^[8]:59 И так-то уже никуда не деться от ентой всемирной диалектики, — бывало, глотнёшь разок чистейшей родниковой воды, а в ней — нет-нет, — да и попадётся одна-другая молекула, уже (не раз) прошедшая через мочевой пузырь Оливера Кромвеля.^[9] Или даже Купера.

  Или вот ещё чаконы..., с ними только начни — сразу увязнешь всей птичкой. Чего стóит, например, только одна известная чакона Баха для скрипки (интерпретёры уж до чего договорились: мол, ре минор означает страдания и крестный путь, а ре мажор в середине — явление девы Марии, а потом обратно в ре минор, ну и тут, значит, полные кранты, выноси святых). Да минует нас пуще всякой меры этот конкурс инсценированной песни (и пляски смерти) в пионерском лагере «якорёк»!
  Впрочем, вышеизложенное неизменно приводит наши стопы к размышлениям на тему программной музыки вообще — в противоположность абстрактной, чистой и безымянной. По какому, собственно, случаю на исполнение и восприятие пьесы может или должно влиять то мелкотравчатое обстоятельство, что называется она «Утро в лесу», «Ночь в саду» или вовсе никак не называется, а просто — третья часть седьмой сонаты номер пять? Совсем не праздный вопрос, между прочим (а весьма насущный). — Должны ли мы, например, болезненно напрягаться при прослушивании, воссоздавая лесное утро (идентичное натуральному) у себя внутри черепной коробочки..., или с усилием выискивать внутри нотного текста шелест травы, пение дрозда или влажный блеск росы? А если «Утром в лесу» или «Героической симфонией» пьесу назвал не сам автор, а какой-нибудь публикатор или редактор, седьмая вода на киселе (Кромвеля)? Между нами, чтó вообще такое «Лунная соната»? И при чём тут луна? Про «Смутные пьесы (да ещё и неясного содержания)» я даже и не заикаюсь. — Спрашивается: и как мы должны воспринимать подобные наезды? Содержится ли в предлагаемой музыке нечто безусловно определяющее её восприятие? А если, к примеру, не знать или случайно запамятовать, что искомая музыка называется «Поэма чего-то там» или «Кое-чей сон кое-где», тогда — чтó?.., — фиаско, катастрофа, ночной кошмар в пассаже?.. Короче говоря, голова кругом идёт от подобных... гносеологических проблем. Пожалуй, оставим... Вернёмся к этой теме (в темпе пассакалии) когда-нибудь ещё, иншалла, — например, со стороны музыкальной продукции цыганских хоров и ансамблей конца XIX-начала ХХ века, здесь есть о чём потолковать вплотную. А сейчас — качнёмся от первоначального Остапа — к дальнейшей Наташе Ростовой.^[10]

  В конце концов, довольно пустого глумления!.. Долой всякий и всяческий духовный опыт (разновидность хлама). Отряхнём его прах с своих ног и — напрямую обратимся к мнению человека, совершенно не искушенного в концептах, архетипах, дискурсах и прочих Куперенах (то есть, искушённого ещё менее, чем автор этих строк), но уже слышавшего некоторый звон (в том числе, и в ушах). Прошу любить и жаловать: вот небольшой диалог, в сжатой форме содержащий внутри себя непосредственные впечатления почти восьмилетнего мальчика от «Известной Пассакалии»:

Вопрос: — На что похожа эта музыка?
Ответ:  — На эту музыку.
Вопрос: — А про что эта музыка?
Ответ:  — Про Христа, как его ведут убивать.
Вопрос: — А почему ты так решил?
Ответ:  — Ну ясно же, что это не просто прогулка.
Вопрос: — А какая ещё это музыка?
Ответ:  — Басовая. Минорная. Играется низко.
Вопрос: — А тот, кто написал эту музыку, — он какой?
Ответ:  — Типа Баха.
    ?!
Ответ:  — У Баха же всё больше в миноре.^[12]

  ...и поневоле доверимся этому мнению...,^{[комм. 13]} — если так, значит, дальнейший маршрут следования предельно ясен.^[13] Шаг за шагом, не ускоряя и не увеличивая шагов, размеренным и мерным шагом, «Известная Пассакалия» шагает известно куда, причём — сразу всех и каждого в отдельности, ибо каждый несёт крест, тянет лямку на Волге, переливает из пустого в порожнее, крутит педали, прёт камень в гору, ну... и так далее со всеми похожими сюжетами человеческой мифологии,^[14] и каждому, как прозрачно пелось выше, — своя bisogna morire, и всё это с заранее известным результатом: билет в одну сторону (без права переписки). И у каждого в подлунном мире находится подходящий случай сказать: «Я — пас, пропускаю очередь, выпьем (чашу) в другой раз, а сейчас мимо пронеси...» — И всякая мать (в том числе, и ваша, мсье) — рожает на убой со всеми вытекающими, хоть буквальный, хоть фигуральный (хотя какие уж тут, к чорту, буквы и фигуры...) Вся жизнь, как неэвклидово пространство: только приглядись, только прищурь глаза, — и вóт она стоит в сторонке, родимая, ждёт очередной груз-200.^{[комм. 14]}

К примеру, совсем как здесь, на картине, которую некоторые представители социальной группы «молодёжь» весьма цинично окрестили «Утро в маршрутке», — главный герой сохраняет спокойствие и кажется единственным неподвижным участником этой очень известной пассакалии. — Шествие на одном месте...

  И наконец, уже под занавес — после длинного захода — что же можно сказать конкретно об этой, отдельно взятой «Известной Пассакалии»? Посмотрим на неё через пенсне Антона Павловича... — Однозначно означено, будто это cis-moll (о боже, целых четыре диеза). И в самом деле, автор не соврал: поначалу мелодия честно разворачивается в обещанном до диез миноре,^{[комм. 15]} причём, трепетно ожидающей натуре смутно кажется, что вот-вот..., ещё какие-нибудь два-три такта — и всё будет как в прекрасном «мире животных»..., потому что после привычного последования тоники — субдоминанты даже наклёвывается приятный переход в параллельный мажор, но затем... — увы, обманутые ожидания — вместо си мажора откуда-то появляется разочаровывающий си минор, а потом начинаются странные блуждания, словно без цели и маршрута. Такт за тактом следует одна бес’тактность за другой, и очень скоро оказывается, что мы неведомо как добрели до фа диез минора (и вроде мелочь, а всё ж приятно, уже на один диез меньше!) — Бесконечная мелодия следует мимо нас размеренным шагом, словно с закрытыми глазами, ни взгляда, о друг мой, ни вздоха...,^[16] не обращая ни малейшего внимания на окружающий мир, — без остановок и перерыва, она и здесь, в этом фа диез миноре остаётся похожей на первоначальную (всё с той же минорной обманкой вместо мажора), и вот — одно неосторожное движение — откуда-то снизу выплывает уже си минор (ах, какое чудо, мон шер, всего два диеза!), а потом — и ля минор, а мелодия всё крутится вокруг невидимой точки, заплетается, вьётся веревочка — вроде всё одно — да не одно, всё похоже — да и непохоже: то вниз опустится, то вверх посмотрит, там в горку, там под горку, здесь бекар, там диез, словно бы с переменным ветром боролись (да и напоролись), куда дунет, туда и повернёт. Даже и не заметишь в ритме размеренного шага: и как нас вдруг занесло в ля минор? А потом, лёгким движением, в самом конце, — как напоминание — опять знакомый до диез? И как нас эта известная пассакалия завернула-завертела, нога за ногу, поворот за поворотом, какими путями привела оттуда — сюда, откуда выхода уже нет?..^[17] И будто бы шагали всё время наверх, в горку, — но что за оказия!.., под конец опустились совсем вниз, на последнее болото, в тёмные басы, и как это всё случилось? Ничего толком не разберёшь. — Где мы? Кто мы? Кто нас водит? — И на всё один ответ, как в сказке: известно кто. («Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» — но..., прошу прощения..., как кажется, здесь самое время сойти на обочину и остановиться: нашего Остапа совсем занесло).^[18]

Это, знаете ли, как во время очередного допроса, очень похожая картина: ты сидишь себе, слушаешь, думаешь втихомолку, что будешь гнуть свою линию, да всех обыграешь, — а следователь своё древнее дело туго знает: ведёт тебя, ведёт, шаг за шагом, нога в ногу, неведомо куда... Ну и — приведёт. Известное дело: пассакалия.

  А закончить эти заметки хочется низко, низко, совсем низко, опустившись до последних басов, точно как в театре сеньора Петрушки: когда, после (опять же) длинной череды событий, шумного паноптикума и праздничного шествия различных одинаковых персонажей приходит большой-большой змий и — ам!.. — одним незаметным движением проглатывает дурного Петрушку, который и так уже всем порядком надоел со своими плоскими выдумками и второсортными проделками.^[20]
  Потому что — для тех, кто понимает — следующий сеанс вот-вот начнётся.
       Или — напротив, не начнётся...^[21]

Ол.Абраменко   ( мяй 219 )